Бабуля постоянно чувствовала себя виноватой и обязанной деду. И это чувство вины прививалось всем женщинам нашей семьи.
Вина бабули была в том, что дед взял ее замуж с ребенком. Да Эрик был не родной сын деда, но он его усыновил, дал свое отчество и фамилию, и при этом не скрывал факта усыновления.
Хотя почему бы и не скрыть: мальчику было полтора годика на момент усыновления, и он не мог помнить родного отца. И ведь задумка такая была иначе, почему они назвали родную дочь немецким именем Эмма под стать Эрику? Но потом открыли Эрику правду. Что произошло? Не знаю…
Ее вина была и в том, что сын, рожденный после дочери Эммы, умер в возрасте одиннадцати лет от сильного удара в живот во время игры с мальчишками.
Виновата была бабуля и в том, что погиб их младший сын Юрочка, и в том, что не работала, следовательно, сидела на шее мужа.
Дед выдавал ей определенную сумму денег на неделю, а она вела подробные записи ежедневных расходов, даже покупка коробка спичек за одну копейку там обязательно присутствовала.
Виновата и в том, что последним рожденным ребенком была девочка, следовательно, продолжателя рода у деда не было. Да, и мало ли в чем еще могла быть виновата женщина, если муж хотел внушить ей гипертрофированное чувство вины.
Причем это делалось очень тонко, не прямо в лоб, а почти в шутливой форме и на постоянной основе.
Чувство вины довлело и над мамой: она же родила вне брака. Пятнадцать лет дед не разговаривал с ней! Только представьте эти годы, когда взрослая женщина вынуждена была постоянно просить прощения у своего отца за то, что посмела полюбить и родить ребенка от любимого человека.
Нет, он не выгнал ее из дома, позволял жить в семье, но это молчание было значительно хуже.
Почему она терпела? Наверное, потому, что была воспитана так, что быть членом семьи было важнее всего на свете, а слово деда — закон для всех.
«Вина» мамы тенью ложилась и на меня. Поэтому я не знала ласки деда и бабули. Хотя бабуля и рада бы приласкать, но боялась деда.
Кстати, я никогда не слышала, чтобы дед ругался, кричал или стучал кулаком, одного его взгляда было достаточно для наказания провинившегося. А смотреть он умел!